О покаянном духе молитвы мытаря

(Евангелие от Луки, 89 зачало, глава XVIII, стихи 10-14)

По Церковному Уставу сегодня — первое воскресенье из тех, которые готовят нас к вхождению в Великий пост. На первый взгляд кажется странным то, что перед строгим ограничением в принятии пищи, поведении, общении — во всем, что входит в православное понятие поста, Церковь говорит, что внешняя сторона поста не является столь уж важной, гораздо значительнее внутренняя, что составляет сущность, смысл поста. И для того, чтобы это было нам ясно, Церковный Устав на следующей неделе даже отменяет пост в среду и пятницу — бывает так называемая сплошная седмица.

Сегодня за богослужением читается притча о мытаре и фарисее, которая чрезвычайно важна для нас не только сейчас, в преддверии Великого поста, но и вообще — для объяснения сущности любых духовных подвигов и добродетелей. Для того чтобы было легче понять содержание этой притчи, я прочитаю евангельский стих, который предваряет сегодняшнее евангельское повествование.

Господь Иисус Христос «сказал также к некоторым, которые уверены были о себе, что они праведны, и уничижали других, следующую притчу»; по-славянски: «рече же и ко другим уповающым собою, яко суть праведницы, и уничижающым прочих, притчу сию» (Лк. 18, 9). Это очень важное вступление. Для кого сказана эта притча? Для «уповающих собою, яко суть праведницы, и уничижающих прочих». Конечно, мы, как православные христиане, знакомы с учением Церкви и святых отцов о духовной жизни и понимаем, что первейшей добродетелью, может быть не самой главной, такой как, например, любовь, но первейшей добродетелью — средством для начала духовной жизни — является покаяние и происходящее от него смирение. Мы понимаем это умом, но перевоспитать свое сердце, к сожалению, бывает чрезвычайно трудно, а пока человек не убедился в какой-либо мысли в своем сердце, можно сказать, что это только некое умственное понятие, а не твердый принцип, в котором человек совершенно уверен. Хотя мы и понимаем, что мы грешники, но, внимательно присмотревшись к себе, заметим, что кажемся самим себе по сравнению с многими другими людьми праведниками. Мы надеемся, что мы праведники. Часто случается даже так, что лукавый обманывает нас самым смешным образом: человек говорит, что он грешник, предполагая, что таким образом он ведет себя по-православному и потому достоин названия праведника. Он гордится этим и думает, что он праведник именно потому, что называет себя грешником. Понятно, что такой человек имеет только умственное представление о своей греховности, которое ни в коем случае нельзя назвать сердечным убеждением. Если бы в нашем сердце было искреннее смирение, то, может быть, и не произнося никаких смиренных о себе слов, мы бы чувствовали себя великими грешниками. Многих мы уничижаем, думая о себе, что мы верующие, считаем себя грешниками, исполняем некоторые добродетели, что-то соблюдаем из того, что положено христианину. И выходит, что, как будто бы понимая необходимость и важность покаяния и смиренного о себе мнения (или, как говорят святые отцы, смиренномудрия — смиренных о себе мыслей, размышлений), мы, тем не менее, — если быть строгими, щепетильными к себе — обнаруживаем свою гордость. Поэтому притча о мытаре и фарисее относится ко всем нам, а не только к тем, кто явно, открыто, наподобие каких-то сектантов, утверждает, что находится в числе спасенных, и потому мнит, что он праведник. Церковь обращает к нам эту притчу для того, чтобы напомнить о правильном душевном состоянии.

«Два человека вошли в храм помолиться: один фарисей, а другой мытарь» (ст. 10). Если внимательно вдуматься в этот стих, то уже здесь мы можем встретить некоторые неожиданные для себя вещи. Как бы между прочим Спаситель указывает, что эти два человека были право верующими и молились, то есть не может быть смирения и покаяния без молитвы, истинного смирения — без истинной веры. Не обращая внимания, мы пробегаем глазами этот стих, который, как нам кажется, является введением в суть притчи, но и здесь уже содержится важный смысл. Это действительно введение, но только не в сюжет рассказа, а введение-пояснение, показывающее, что настоящее покаяние и смирение должны предваряться истинной верой и молитвой.

«Вошли в храм помолиться...» Для того чтобы лучше понимать эти слова, требуется некоторое знание истории. Святилище ветхозаветного храма представляло собой сравнительно небольшое прямоугольное здание, которое было по своему значению подобно нашему алтарю. Туда входили лишь священники, а в самую главную часть храма, Святая Святых, — только первосвященник раз в год. Остальные же люди молились во дворах храма, поэтому есть такое выражение: «Блаженны пребывающие во дворах Твоих, Господи» (см. Пс. 133, 1; 134, 2). Вот в этих дворах Господних, как называли их иудеи, и молились фарисей и мытарь, хотя, конечно, это — притча и в действительности такого случая в жизни не происходило.

Все это вполне было понятно непосредственным слушателям Спасителя, Его современникам. Но как представляется это нам? Нам кажется, что фарисей не только мнил себя праведником, но и, наверное, был человеком богатым, роскошно одетым и так далее. Но это совсем не обязательно. Тот, кто считал себя праведником и старался исполнять все предписания Моисеева закона, вероятно, иногда должен был, ограничиваемый собственными принципами, испытывать бедность или некоторую нужду. Для иудеев того времени, как и сейчас для истово верующих евреев, самым важным занятием считалось изучение Священного Писания (а в наши дни — еще и Талмуда). Такие люди часто пренебрегали земными попечениями, жили на подаяние своих родственников или уважающих их верующих людей, и потому очень может быть, что фарисей из притчи был отнюдь не богатым, а бедным, а мытарь, наоборот, — человеком обеспеченным. Это вполне вероятно по той причине, что мытари занимались вымогательством и их заработком был сбор податей. В древности система сбора податей была следующей: у римского государства брали на откуп право собирать подати в той или иной местности, часто вносили всю требуемую сумму вперед, а потом уже требовали с людей столько, сколько хотели, себя, конечно, при этом не обижая. Например, Закхей, евангельское чтение о котором мы слышали в прошлое воскресенье, был человеком богатым, правда, он был начальником мытарей. И вот создается неожиданная картина: два истинно верующих человека (как бы мы сейчас сказали — два православно, правильно верующих человека) вошли в храм, стояли во дворе Господнем и молились. Один из них был горд своей праведностью и, может быть, бедностью, происходящей от щепетильной, строгой нравственности. А другой, вероятно богатый, человек, был грешником. Это я говорю для того, чтобы мы понимали: суть состоит во внутреннем и притча Спасителя не так примитивно разделяет людей, как нам представляется, — богатые плохие, а бедные хорошие. И бедный человек может гордиться своей бедностью, и богатый — смиряться от того, что его богатство добыто не совсем справедливо и чисто.

«Фарисей, став, молился сам в себе так: Боже! благодарю Тебя, что я не таков, как прочие люди, грабители, обидчики, прелюбодеи, или как этот мытарь» (ст. 11). По-славянски слово «грабители» звучит более впечатляюще — «хищники», то есть этот человек гордился тем, что не добывал деньги несправедливо. Можно сказать, что в этих словах содержится намек опять-таки на его горделивую бедность. «Пощусь два раза в неделю, даю десятую часть из всего, чтό приобретаю» (ст. 12). «Пусть я приобретаю и не много, но строго исполняю закон в этом отношении» — фарисей гордится тем, что все делает как положено и, может быть, даже терпит некоторые скорби из-за своего щепетильного следования закону Моисееву. «Мытарь же, стоя вдали, не смел даже поднять глаз на небо» (ст. 13). Вы помните, что они стояли во дворе под открытым небом. (Нам может показаться странным такое устройство храма, у нас осадки выпадают часто. На Святой же Земле это бывает чрезвычайно редко, и, если даже пройдет дождь, солнце мгновенно все высушивает.) Мытарь стоял вдали, то есть не приблизился ко Святая Святых, а остался в конце двора, у входа, и «не смел даже поднять глаз на небо; но, ударяя себя в грудь, говорил: Боже! будь милостив ко мне, грешнику!» — по-славянски: «Боже, милостив буди мне грешнику» (ст. 13). Мытарь молился кратко, немногословно, ни о ком не думая и потому не развлекаясь мыслью, но полностью сосредоточившись.

«Сказываю вам, — заканчивает Свою притчу Спаситель, — что сей пошел оправданным в дом свой более, нежели тот: ибо всякий, возвышающий сам себя, унижен будет, а унижающий себя возвысится» (ст. 14). Мытарь повторял краткую молитву, которая, по мнению некоторых святых отцов, послужила образцом для молитвы Иисусовой. Святитель Игнатий (Брянчанинов) объясняет, что молитва Иисусова — это та же самая молитва мытаря, но только уже соединенная с новозаветным откровением о воплощении Сына Божия. Другие учителя молитвы, знаменитые духовные писатели Каллист и Игнатий Ксанфопулы, творения которых содержатся в Добротолюбии, рассуждают о ней следующим образом: когда человек только начинает упражняться в молитве Иисусовой, тогда прибавление ее второй части — «помилуй меня грешного» — ему необходимо, потому что эти слова вновь и вновь возвращают ум человека к самому себе и делают его собранным. Когда же человек преуспевает и доходит до возвышенных духовных состояний, тогда он уже не нуждается в повторении этой второй части (хотя едва ли кто-то из нас этого достигнет). Ум такого подвижника беспрестанно устремляется к Богу, и человек только повторяет: «Господи Иисусе Христе» — без всякой просьбы, созерцая в этих словах Самого Бога, являющегося через Свои Божественные действия. Про такого человека действительно можно сказать, что на нем в самом буквальном смысле исполняются слова Спасителя: «Всякий, возвышающий сам себя, унижен будет, а унижающий себя возвысится». Бесконечно смиряя себя, можно сказать, каясь каждое мгновение — святитель Григорий Богослов говорит, что наша молитва должна быть чаще дыхания, — человек постепенно приходит в такое благодатное состояние, что действием Святого Духа его ум из сердца возносится к Богу. Иногда это возвышение ума бывает столь великим, что человек даже не осознает, с телом ли он пребывал в небесных обителях или без тела, как рассказывал об этом апостол Павел или наш великий русский святой гораздо более позднего времени — преподобный Серафим Саровский. Многие другие подвижники, жившие в разные периоды почти двухтысячелетнего существования Церкви, испытывали это необыкновенное состояние — восхищение ума. Но возвышаются умом не только люди, достигшие столь необыкновенного, а для нас и невозможного, преуспеяния. Всякий из нас, если будет каяться, бесконечно уничижать себя, смиряться — мы уже даже забыли и не понимаем смысл слова «смирение», — возвысится, по крайней мере, над своими страстями и немощами, познает действие благодати Божией и ощутит если не полную свободу от греха, то некоторый покой. Он будет верить не только умом, но и сердцем; всей своей душой познает богооткровенные истины, преподанные нам святыми отцами в учении Церкви. Он станет сопереживателем, соучастником Божественного Евангелия. Но для этого нужно стяжать покаяние, приводящее к смирению, нужно постоянно себя смирять. Само слово «смирение», поскольку оно часто употребляется в христианской среде, стало для нас как бы затертым. Что же оно обозначает? То, что мы себя с чем-то примиряем, с чем-то смиряем. Например, нас кто-то обидел, унизил, оскорбил, а мы себя с этим смирили. Мы занимаем в обществе какое-то низкое, неприятное положение, но с этим примирились. У нас, как нам кажется, ограниченные возможности — умственные, физические, может быть, экономические, которые сейчас ценятся несправедливо высоко, словно единственно они имеют какое-то значение, — а мы смирились и признали себя вполне достойными такого скромного состояния, своей неспособности к благополучной, обеспеченной и богатой жизни. Вот примеры того, что такое смирение.

Конечно, человек благоразумный понимает: все, что происходит в этом мире с каждым из нас, бывает или по попущению Божию, или по Божией воле, и поэтому в любом случае, во всех отношениях, кроме греха, мы должны с происходящим примириться. Это как раз и будет означать, что мы смирились перед Богом, потому что все от Него; как сказал апостол Павел, все от Него, Им и к Нему (см. 1 Кор. 8, 6). А человек, который возвышает себя — «всяк возносяйся», — обязательно смирится. Всякий — не только тот, кому возноситься нечем, кто несправедливо гордится какими-то надуманными добродетелями, но и истинно имеющий добродетели; если и он вознесется, то и он не будет исключением: он смирится поневоле, подвергаясь преткновениям или даже каким-то тяжким греховным падениям. И это будет продолжаться до тех пор, пока человек не осознает своей немощи и своего грехолюбия, не почувствует, что такое смирение, не поймет, что спасение возможно только с помощью Божией. Обратите внимание: мытарь молился — значит, он не надеялся на себя. Поскольку совесть мытаря говорила ему о том, что он грешный человек, мытарь считал, что только Господь может его помиловать, а сам по себе он ничего сделать не способен и ничего перед Богом не заслужил. От смирения в каждом человеке естественно возникает следующее душевное состояние: чем больше он смиряется, тем истовее, непрерывнее и искреннее становится его молитва. И наоборот, когда мы возносимся, молитва бывает формальной, внешней, невнимательной, подобно многословной молитве фарисея, — не думаю, что он был чрезвычайно сосредоточен. Из слов фарисея: «Благодарю Тебя, что я не таков, как прочие люди, грабители, обидчики, прелюбодеи, или как этот мытарь» — видно, что он озирался по сторонам и рассматривал, что происходит вокруг него, а это признак рассеянности. В мытаре же ничего подобного не было: он весь был собран в себе, даже бил себя в грудь, не обращая внимания на то, что другим это может показаться странным, — то есть совсем не думал об окружающих.

Итак, всякий человек, возносящийся добродетелями или даже какими-то естественными способностями — творческими или практическими (например, умением разные житейские дела исполнять лучше, чем другие люди), гордящийся происхождением от богатых и знатных родителей (хотя сейчас таких людей мало, но и это возможно) или своей внешностью, как бывает у женщин, — всякий возносящий себя (то есть без какого-либо исключения) обязательно смирится. И мы должны это понимать и бояться превозношения. Ведь из этой притчи следует, что даже безупречному праведнику (каковыми, к сожалению, мы не являемся), если он будет возноситься, придется смириться и уйти из храма неоправданным. Благодать Божия не коснется сердца человека по той простой причине, что он не чувствует в ней нужды, может быть, даже считает, что не нуждается в оправдании, и предполагает, что своими добрыми делами он оправдался уже до того, как пришел в храм. Но кающийся, смиряющийся, молящийся, не замечающий в людях ничего дурного и думающий только о своих грехах — такой человек действительно уходит из храма оправданным. Благодать Божия, изливающаяся с места явления славы Божией, каковым является храм, очищает человека, даже если его грехи будут такими же отталкивающими, как у этого мытаря, который занимался вымогательством и разорял людей, доводя их до нищеты. Отвратительнее этого ничего не может быть, но и такой человек может очиститься своим смирением и покаянием.

Конечно, я должен сделать оговорку, что это притча и не нужно думать, будто всякий делающий добрые дела непременно становится подобным фарисею грешником, а творящий тяжкие грехи — уподобляется мытарю. Евангелие показывает, что даже если мы безупречно праведны, но не попрали и не отсекли свою гордость, то эта праведность не принесет нам никакой пользы, и, наоборот, если бы мы даже были тяжкими грешниками, то покаяние может нас спасти. Но мы должны понимать, что, конечно же, гораздо лучше быть праведником и иметь при этом покаяние. Как такое возможно? Это кажется нам странным. Но на самом деле, кто хотя бы читал святых отцов — я уже не говорю, пытался приложить их наставления к своей жизни, — тот, безусловно, испытывал и осознавал, что по мере того, как в нас растет желание исполнять евангельские и святоотеческие наставления, внутри себя мы видим все больше и больше грехов. Пусть мы не совершаем тяжких греховных поступков, но в своей душе находим «море», где «гади, ихже несть числа», как сказано в псалмах (Пс. 103, 25) (а святые отцы толкуют эти слова именно как описание нашего внутреннего состояния). Признак настоящего духовного здоровья, говорят учители Церкви, состоит в том, что мы начинаем видеть свои грехи во множестве, подобном морскому песку. Это бывает, когда мы заставляем себя исполнять заповеди Божии по-настоящему, а не только формально, подобно фарисею из притчи. Если мы исполняем их не только внешне, но, так сказать, налагаем узду и на свои чувства и мысли, то обнаруживается наше страшное, могучее, непокорное нам грехолюбие, которое можно сравнить с неким диким зверем. Может быть, даже целое множество таких зверей живет в человеческой душе, и мы не можем их укротить, хотя искренне этого желаем. Отсюда и возникает настоящее, искреннее покаяние, которое должно быть у каждого из нас. Может, один преуспеет в нем больше, другой меньше — с монашествующих спрос больший, с мирян несколько меньший. Но если и мирянин будет приносить покаяние в той мере, какая требуется от монаха, то никто его, конечно же, за это не осудит, напротив, будет ему бόльшая похвала.

Когда мы приходим в настоящее здравое душевное состояние, тогда мы можем искренне вопить к Богу, подобно мытарю: «Боже, милостив буди мне грешному», потому что осознаем свою всепоглощающую греховность и нам уже нет дела до грехов других людей. Мы понимаем, что все внешние добродетели, в том числе такая очевидная и восхваляемая людьми, как пост, по сравнению с покаянием — ничто. Пост — это выражение, средство покаяния, а отнюдь не какая-то цель. Поэтому Святая Православная Церковь при вступлении в Великий пост настраивает нас на приобретение прежде всего этого мытарева покаяния, смиренного сокрушения духа — тогда пост для нас оживится. Это все равно, как если бы в мертвое тело вошла душа и человек воскрес. Без покаянного же духа пост воспитывает в нас гордость, особенный повод для которой — если кто-то постится строго. Это, однако же, не значит, что если мы не чувствуем в себе глубокого покаяния, то можно пренебрегать и постом; нужно лишь понимать, что сам по себе пост является только средством приобретения покаяния, а не какой-то самостоятельной ценностью. Итак, давайте войдем в поприще Великого поста, вдохновившись примером мытаря, подражая ему в непрестанной покаянной молитве и, самое главное, приобретя смиренный, покаянный дух. И тогда выйдем мы из поста действительно оправданными, подобно тому как мытарь вышел из храма более оправданным, чем горделивый фарисей.

24 февраля 2002 года О том, что гордость удаляет нас от Бога Во имя Отца и Сына и Святаго Духа! Прежде чем говорить о той притче, которую все мы только что слышали, нам нужно прочитать предшествующий ей евангельский стих, для того чтобы стало понятно, кому она адресована. Господь Иисус Христос «сказал также к некоторым, которые уверены были о себе, что они праведны, и уничижали других, следующую притчу» (Лк. 18, 9). Или по-славянски: «Рече же и ко другим уповающым собою, яко суть праведницы», то есть уверенным в своей праведности. Вот кому адресована эта притча. Тем, кто, исполняя нечто и проявляя в чем-то старательность и щепетильность, находит в этом повод считать себя праведным. Тем, кто надеется на свою праведность и уничижает тех, которые кажутся по сравнению с ним грешными. «Два человека вошли в храм помолиться: один фарисей, а другой мытарь» (ст. 10). Фарисейство — это особое религиозное течение того времени в израильском народе. Фарисеи считали себя людьми просвещенными, щепетильными исполнителями закона Моисеева, они надеялись, что безупречное поведение делает их праведными. Да и народ почитал их такими. Очень часто мнение о себе как о праведнике возникает по той причине, что человек не знает, в чем, собственно, эта праведность состоит. Он предполагает, будто одного соблюдения некоторых предписаний, касающихся внешнего поведения, вполне достаточно, и этим ограничивает понятие о праведности. О том же, что происходит в его душе, такой человек, как правило, не имеет никакого представления. Не знает он ничего ни о действии страстей, ни о греховных помыслах, ни о немощи душевной. Более того, ему подчас даже не приходит в голову, что та или иная мысль является греховной. Например, в человеке действует гордость, а ему кажется, что у него справедливый, здравый взгляд на вещи. Порок гордости столь ужасен, во-первых, потому, что ослепляет человека, а во-вторых, потому, что от него происходят все прочие пороки. Благодать Божия оставляет гордеца и предоставляет его действию темных сил, никак уже его не защищая и не покрывая. От гордыни проистекают подчас самые ужасные пороки, вплоть до блуда (хотя и блуд по сравнению с гордостью является меньшим злом). Господь попускает впасть человеку в подобную мерзость для того, чтобы он смирился. Если же гордец и не имеет таких очевидных для всех пороков, как блуд, пьянство, необузданная гневливость, то по той только причине, что диавол не искушает и не тревожит его этими страстями, дабы у человека не поколебались самомнение и гордость. Таким образом, как выражается преподобный Иоанн Лествичник, у иных людей «бесстрастие» основано на действии одной страсти, заменяющей все прочие. Действия же этой единственной страсти, гордости, человек не замечает. И несмотря на то что он всячески осуждает, уничижает, оскорбляет людей и в уме, и на словах, и на деле, то есть предается в действительности тяжким грехам и порокам, гордец мнит о себе, будто он совершенно справедлив, будто он достоин похвалы и уважения. Весь он преисполнен законного, как ему кажется, чувства собственного достоинства, и другие рядом с ним не имеют, по его мнению, никакого права претендовать даже на равное, тем паче большее, уважение. Так думали о себе фарисеи. Господь обличал их, называя «гробами (то есть гробницами. — Игум. А.) украшенными» (см. Мф. 23, 27). Известно, что в древности иудеи для погребения усопших устраивали склепы. У людей богатых это были большие, иногда родовые, склепы, у бедных — малые. Для склепов использовали или вытесанные в скалах, или природные пещеры (Иудея — страна каменистая, а потому изобилует скалами, в которых бывает множество естественных углублений). Иногда нечто наподобие склепа выкладывали из камня. И гробницы эти снаружи старались украсить из почтения к усопшим. Внутри же склепов находились разлагавшиеся по естественному закону смерти человеческие тела. Подобное происходило и с фарисеями: снаружи они были украшены, подобно гробницам, а внутри царило тление. Фарисеи, упоминаемые в Евангелии, гордость, надменность, презрение к ближним делали нормой своего поведения, поскольку имели ложное представление о духовности, святости, праведности. Часто и мы поддаемся такому настроению. В особенности когда исполняем внешние предписания теперь уже не Моисеева закона, а Православного Предания: регулярно ходим в храм, соблюдаем посты, воздерживаемся от сквернословия, винопития, блудных и других смертных грехов. Мы полагаем, будто этого уже достаточно для нашего спасения, и осуждаем, презираем тех, кто внешних предписаний не исполняет. Вместе с тем мы совершенно не замечаем в себе движения страстей и греховных помыслов, многократно в течение дня оскверняющих нашу душу (а если и замечаем, то не придаем им значения). Господь изобразил в притче именно фарисея потому, что такие, как он, люди не только сами себя почитали праведниками, но и в глазах других людей выглядели такими. Простые, невежественные в теоретических духовных вопросах люди, которые сами зачастую были лучше этих фарисеев, все же смотрели на них с уважением, как на тех, кто знает закон и строго его придерживается. Вспомним апостола Петра. После чудесной ловли рыбы на море Тивериадском он сказал Спасителю: «Выйди от меня, Господи! Ибо я человек грешный» (см. Лк. 5, 8). Апостол Петр, будучи простым рыбаком, неграмотным, необразованным, невежественным в законе, уже только по одной этой причине почитал себя грешником, хотя в действительности был искренним и чистым человеком. Можно предположить, что было много и других простых людей, также почитавших себя ничтожными только потому, что они не знали подробностей закона и не могли применить их в своей жизни. Такие люди часто, видя себя недостойными, осуждают себя и, поскольку их не ослепляет гордость, замечают множество погрешностей в своем поведении и особенно в своей внутренней жизни, даже если они воздерживаются от тяжких грехов. И это естественно и правильно. Не нужно думать, что грешником можно назвать только того, кто прелюбодействует, вымогает деньги, не соблюдает постов и прочих внешних предписаний. Многие страсти мы в себе даже не замечаем. Когда в нас действуют плотская страсть, гнев, чревоугодие, тогда мы еще ощущаем уничижение, которое они нам приносят, осознаем себя людьми падшими. Но кто из нас настолько мудр, настолько внимателен к себе, чтобы сразу увидеть действие гордости, тщеславия? Часто мы замечаем, что согрешили гордостью, лишь по той причине, что обнаружились последствия греха. Например, мы чувствуем оставление благодати, чувствуем, что тяжко чем-то прегрешили и оскорбили Господа, осквернили совесть. Тогда мы начинаем искать, в чем же причина, и, исследуя свою совесть, видим: изначальная причина была в том, что мы поддались гордости. Непосредственно же в момент искушения мы совершенно этого не осознаем и считаем себя праведниками, подобно фарисею, говорившему: «Боже! благодарю Тебя, что я не таков, как прочие люди, грабители, обидчики, прелюбодеи, или как этот мытарь» (ст. 11). Как часто мы поддаемся тщеславию, совершенно того не замечая! Мы ожидаем похвалы от людей и испытываем искреннее огорчение, когда лишаемся заслуженного, как нам кажется, одобрения. Это значит, что мы совершаем добро не бескорыстно, а ради человеческой похвалы. Страсти печали и уныния тоже воспринимаются нами как нечто совершенно само собой разумеющееся, справедливое, а отнюдь не как грех. Например, с нами случаются какие-либо неприятности: болеют наши родные или мы сами, у нас возникают материальные трудности и тому подобное. Как часто мы поддаемся ропоту, негодованию, иногда доходим до кощунства, говоря: «Господи, зачем Ты попускаешь такие скорби, за что это наказание?» При этом мы считаем, что наша реакция на произошедшее событие справедлива и естественна, что иначе и быть не может. Как часто мы поддаемся унынию из-за неудач и трудностей, стоящих на нашем пути, и также считаем свои рассуждения совершенно справедливыми, не осознавая греховности такого внутреннего состояния. А страсть сребролюбия? Разве мы не оправдываем ее тем, что якобы нуждаемся в материальном обеспечении и что имеющихся у нас средств недостаточно для того, чтобы жить так, как мы хотим, и исполнять свои естественные, по нашему мнению, желания. «А чем мы хуже других?» — говорят часто. Таким образом, ничего в себе не замечая, мы, тем не менее, почитаем себя людьми праведными лишь по той причине, что у нас нет самых грубых грехов. Мы не чисты от блудных помыслов, у нас нет лишь блуда на деле. Мы не свободны от зависти, но всего лишь не грабим и не обижаем других людей. Но уже это одно мы считаем достаточным для того, чтобы превознестись над другими людьми. Таким образом, мы уподобляемся фарисею. Мы молимся Богу, оскверняя свою молитву горделивыми помыслами, но едва ли Бог нас слышит, ибо Дух Святой не содействует нам в таком молении, не возносит нашей просьбы к Богу, не соединяет нас с Ним. Попросту говоря, такая молитва не может быть услышана. И пусть даже человек произносит смиреннословную молитву, но если она сопровождается некими горделивыми мыслями, то он молится не Богу, а самому себе: себя обожествляет, перед собой преклоняется, сам себе возносит молитвы. Если такой человек чувствует духовное, как ему кажется, утешение, то это действие отнюдь не благодати, о которой он не имеет никакого представления, а тщеславия и гордости. Эти страсти, как мудро говорит святитель Игнатий (Брянчанинов), возбуждают в человеке то или иное движение крови, и возникшие телесные ощущения он принимает за благодатное действие, поскольку не знает вкуса истинной благодати, то есть Божественного действия. И вот человек молится (молится фактически самому себе), утешается мнимой благодатью, а в действительности пребывает в прелести. Иногда впадает в прелесть самую грубую: представляет, что общается с Богом и удостаивается видений и откровений, воображает, что он какой-то особенный. На самом же деле гордость, как высокая непреодолимая стена, совершенно отделяет его от Бога. «Два человека вошли в храм помолиться: один фарисей, а другой мытарь». Мы представляем себе двух этих людей совершенно не так, как они могли выглядеть на самом деле. Нам представляется, что мытарь, как человек грешный, должен был иметь жалкий и убогий вид. А фарисей, как мнящий себя праведным, — вид величественный. В действительности же все могло быть совершенно иначе, и мы не должны судить о людях по их внешнему виду. Посмотрите, что говорит о себе фарисей: «Благодарю Тебя, что я не таков, как прочие люди, грабители, обидчики, прелюбодеи, или как этот мытарь: пощусь два раза в неделю, даю десятую часть из всего, чтό приобретаю» (ст. 11–12). Мы видим, что фарисей не приобретал себе средств прибытком неправедным. Значит, он мог быть и человеком бедным. Мытарь же занимался сбором податей в пользу римского государства. Человек, занимавшийся таким промыслом, вполне мог быть весьма обеспеченным и богатым. Итак, картина, которая рисуется перед нашими глазами (вот стоит в храме хорошо одетый, величающийся, надменный фарисей, а где-то рядом — убогий нищий мытарь), может совершенно перемениться. Мы увидим бедного, но гордящегося своей бедностью фарисея и богато одетого, но смиряющегося и кающегося мытаря. Значит, внешность и внешняя деятельность человека часто не соотносятся с его внутренним состоянием. «Мытарь же, — говорит Евангелие, — стоя вдали, не смел даже поднять глаз на небо; но, ударяя себя в грудь, говорил: Боже! будь милостив ко мне грешнику!» (ст. 13). Храм иудейский состоял из святилища (разделенного на Святая Святых и Святое, куда могли входить только священнослужители в определенные моменты года) и нескольких дворов под открытым небом, где стояли и молились верующие. Естественно, что во время молитвы они поднимали глаза к небу, поскольку имели представление о том, что Бог живет на небесах, что Он пребывает везде, а не в каком-то определенном месте. И вот мытарь не смел глаз возвести на небо, но бил себя кулаком в грудь и говорил: «Боже, милостив буди мне грешнику» Его молитва была краткой, собранной. Он не перечислял никаких своих добрых дел, потому что считал, что не имеет их. С сознанием того, что он грешит, обижая людей, отнимая у них имущество и подвергая их скорбям (такое поведение и сейчас строго осуждается), мытарь бил себя в грудь и говорил: «Боже! Милостив буди мне грешному!» Он просил лишь одной милости и отнюдь не считал, что он кроме милости еще чего-то достоин. Он даже не смел сказать, в чем должна состоять эта милость, понимая, что Бог подаст ему то, что Сам захочет дать, а его просьбы не могут иметь дерзновения и он не может ни на что рассчитывать. Представьте себе человека, от которого мы в чем-то зависим. Человек этот, находясь в добром настроении и испытывая к нам в данный момент расположение, раскрывает нам тайну своего характера: «Я хочу открыть тебе секрет. Когда тебе от меня что-то будет нужно, обратись ко мне следующим образом, и я не смогу воспротивиться и обязательно твою просьбу исполню, все тебе прощу, все тебе дам, потому что такой у меня характер». Конечно же, мы этим воспользуемся. Ведь и сами мы часто, подмечая в характере своего начальника некоторые черты, стараемся ими воспользоваться, чтобы получить просимое, касается ли то лично нас или нашей работы. Подобное происходит и здесь. Господь Иисус Христос открывает нам некую тайну: «Если вы хотите получить от Меня прощение, подойдите ко Мне со смирением, и Я не смогу вам отказать. Я всегда вас помилую и прощу. Не говорите о своих добрых делах, ибо они ничего не значат. Но какими бы тяжкими ни были ваши грехи, смиритесь, всем сердцем осознайте себя грешниками, и Я не смогу вас не простить». Но мы, несмотря на то что многократно перечитываем Евангелие и знаем этот «секрет», тем не менее им не пользуемся, пренебрегаем им. И не приобретаем того самого необходимого, самого важного душевного настроения, которое должно перейти в наше постоянное состояние и стать направлением нашей духовной жизни. Таким образом, мы остаемся без всякой душевной пользы и не получаем того единственного, что всем нам необходимо, — прощения грехов. Но вновь и вновь поддаемся фарисейской гордости, вновь и вновь кичимся самыми ничтожными своими делами, вновь и вновь забываем о том, что мы грешники. Едва исправившись после того или иного нравственного проступка, едва избавившись от какого-то порока, мы тут же начинаем всех осуждать, забывая, что еще вчера были точно такими же. (Об этом говорит преподобный авва Дорофей.) Нет в нас того покаяния, которое единственно необходимо для нашего спасения. Проходят дни за днями, проходят годы, жизнь проносится стремительно. Мы знаем, что время движется только в одну сторону и что вернуть утраченное невозможно. Однако же мы не перестаем пренебрегать покаянием и не стремимся стяжать это самое важное духовное ощущение, не стремимся в сердце своем познать, что мы грешные. Да, умом мы все понимаем. Едва ли есть такой безумный человек, который будет говорить о себе, что он святой, разве что впавший в сатанинскую гордость и находящийся в состоянии бесовской прелести. Умом каждый из нас осознает, что он грешный, но сердце наше не принимает этого умственного понимания. Сердце наше кичится, и, когда мы подвергаемся каким-то уничижениям, обнаруживается наша гордость, которая проявляется в гневе, негодовании, уверенности, что мы не заслужили этих уничижений. До тех пор пока человек не почувствует чего-то сердцем, он не убедится в том до конца. Поэтому если бы мы действительно в сердце своем осознали себя грешниками, почувствовали это всем своим существом, тогда и мы так же искренне, как этот мытарь, со смирением опустили бы глаза долу, внутренне взывали к Богу и вопили Ему словами молитвы евангельского мытаря или аналогичной ей молитвы Иисусовой. Мы непрестанно просили бы о помиловании, ударяя себя в грудь, — иногда в буквальном смысле, а иногда мысленно, вызывая сердечное сокрушение постоянным биением себя в грудь и сердце молитвой Иисусовой. Тогда появились бы у нас и слезы покаяния, и печальные вздохи, и смирение перед всевозможными уничижениями, и мы перестали бы осуждать других людей. Тогда мы думали бы обо всех людях, что они лучше нас, и не смели бы ни в ком заметить никакого недостатка. И все фарисейское самомнение удалилось бы от нас, как дым рассеивается от дуновения сильного свежего ветра. Господь Иисус Христос заканчивает притчу так: «Сказываю вам, что сей (мытарь. — Игум. А.) пошел оправданным в дом свой более, нежели тот: ибо всякий, возвышающий сам себя, унижен будет, а унижающий себя возвысится» (ст. 14). Здесь говорится о праведности. Но не сам человек должен себя оправдывать, стремясь в своих глазах или в глазах людей выглядеть праведником. Оправдывает человека, то есть очищает его от грехов, Бог. Ибо тогда Божественная правда проникает в нашу душу, уничтожает нашу греховность, нашу виновность. И только такие люди могут считаться подлинно праведными, подлинно оправданными. Праведник не тот, кто делает добрые дела, а тот, кто, будучи грешником, оправдан Богом. Потому молитва в христианском Предании приобретает первостепенное значение. Посредством ее мы упрашиваем Бога о прощении и получаем его, мы спасаемся именно через покаяние, хотя бы и делали какие-то добрые дела. «Всякий, возвышающий сам себя, унижен будет…» Если мы сами себя станем возвышать, будем представлять, что мы что-то значим, станем стремиться к самоутверждению, то Господь нас унизит: благодать Божия нас покинет и бесчисленные страсти ворвутся в нашу душу, как разбойники в неохраняемый дом, разграбят и унесут из нее все, что в ней было, возможно, и доброго. Оставят нас нищими, унылыми, отчаянными и бессильными. Если же мы будем смирять себя перед Богом или, как сказано в русском переводе Евангелия, унижать, тогда, вопреки всякой логике, сподобимся того, что возвысимся пред Богом. Возвысимся не в том смысле, что в нас появится некая гордость и мы утвердимся в высоком о себе мнении, а в том, что ум наш возвысится к Богу и соединится с Ним. И Божественное оправдание, то есть очищающая Божественная благодать, будет непрестанно проникать в нашу душу, поддерживая ее в состоянии праведности. Без общения же с Богом, без непрестанной Его помощи человек ничего доброго сделать не может, как сказал Господь Иисус Христос: «Без Мене не можете творити ничесоже» (Ин. 15, 5). Итак, осознаем это, будем смиряться, уничижать себя, надеясь вместе с тем на милость Божию. Когда мы каемся, очень важно не поддаться унынию. Должно быть покаяние, то есть глубочайшее осознание своих грехов, но должна быть и надежда на милость Божию, что ясно выражено в молитве мытаря, оставленной нам Спасителем как учение о правильном душевном состоянии: «Боже, милостив буди мне грешному». — «Да, я грешник, но Ты будь милостив». И вот, всем сердцем надеясь на милость Божию и почитая себя грешниками (хотя бы мы и совершили много добрых дел), мы сподобимся милости, благодати Божией, приобретем то главное, что необходимо для нашего спасения, — истинное покаяние, а вместе с ним и прощение наших грехов, и надежду на спасение в вечности.

16 февраля 2003 года