Хочу вернуть законный долг сонетам
И женскую прославить красоту,
Но только я Лауре предпочту
И Беатриче, в старину воспетым,

Петрарке, Данте, доннам и поэтам,
Облекшуюся в чёрную фату
И уневестившуюся Христу
Монахиню в стихотворенье этом,

Которая о внешности беспечность
И внутреннюю собранность хранит,
Осознавая жизни быстротечность,

Поэтому таинственно горит
Во взоре целомудренная вечность,
А сердце с Иисусом говорит.

Над мегаполисом простёрты руки,
Их облачные длани и персты,
Благословляющие с высоты
Все улицы, шоссе и виадуки.

Подвержены в космической разлуке
С Отцом Небесным – в городе тщеты
Потомки прародительской четы
Тотальной экзистенциальной скуке.

Унынием исполненные вежды,
Беспомощными окружён людьми,
Наперекор отчаянию между

Строений серых к небу подними.
О Боже! Там лазурный цвет надежды,
Которую от нас не отними.

Теперь займусь античным плагиатом
И опишу из ушек и крючков
(А для сцепленья именно таков)
Прославленного Эпикура атом,

Летающий в случайностью объятом
Пространстве, удалённом от богов,
Смеющихся над миром простаков,
Но не над Эпикуром плутоватым.

Корпускула, которая волною
Влилась в макрокосмический поток,
Является не менее смешною

В попытке заменить первотолчок, –
Как у кентавра, сущностью двойною.
Смеюсь над ней, как олимпийский бог.

Согласен, что за внешностью предметов
Невидимые основанья их
Дают им бытие, но не в самих
Себе имеют, как твердится это в

Теории – двусмысленных ответов –
Частиц корпускулярно-волновых,
И так – во-первых, ну а во-вторых, –
Без копенгагенских авторитетов

Известно точно от евангелистов,
Что власть дана над небом и землёй
(Пусть буду я для физиков неистов),

Над мировой космической судьбой
И каждою травинкою росистой
Христу, Который Вседержитель мой.